Она так ловко вскрыла папиной отвёрткой папин же бар в югославской стенке, что я успел только один раз моргнуть… «Тёплая» — произнесла она удручённо и протянула мне огромную бутылку с водкой Smirnoff, глубоко заглядывая ко мне в душу, до самого пояса…
«Открывай, я Пепси принесу из холодильника»…
Мы были везде, всё время держась за руки, будто боясь упустить что-то очень важное. Под утро, стащив с родительской кровати пару подушек и покрывало, волоча их за собой, обессиленные мы примостились на малюсеньком балкончике, который смотрел во двор сталинской пятиэтажки, в тихий зелёный двор на Парке Победы, в котором было так тихо, что казалось… стоящий гул в ушах… от скользящего в белой ночи тополиного пуха. Все вокруг спали, и птицы спали.
На слова сил не осталось, да и не к чему. Стёртые колени не беспокоили, даже не горели. Мы смотрели в одну точку, каждый в свою. Я не заметил как она принесла двухкассетный Sharp и поставила кассету лишь с одной песней, на реплей, не громко, только для нас.
Отключённый из розетки телефон, уже доводил её родителей до дачного инфаркта и их возвращения можно было ожидать в любой момент. Но тогда мы об этом не думали, закутавшись в родительское покрывало, мы провалились в сон. Проснулись мы от характерного звука ключа открывающего входную дверь. Вернулись ёё родители. Когда мы открыли глаза, она сказала: «Смотри, дворники уже вышли пух убирать. А у нас ещё Пепси осталась?»…
В тот день мы познакомились на автобусной остановке.
Сейчас я даже не вспомню её имя.
Мы никогда больше не виделись.